Анализ образа сони у татьяны толстой. Рецензия на рассказ Т.Н.Толстой "Соня"

Соня – главная героина произведения не отличалась ни большим умом, ни красотой. Этим часто пользовались окружающие и просили девушку то посидеть с детьми, то помочь на кухне, то подшить что-либо. Она хорошо готовила и действительно умела шить, хотя сама одевалась не очень красиво. По доброте душевной Соня никому не отказывала. От этого окружающие еще больше насмехались над ней.

Но простота и прямота девушки не всегда радовали окружающих. Частенько Соня вела себя не тактично. Она не умела сидеть со скорбным лицом на поминках, расспрашивала женатых мужчин об их красивых спутницах, с которыми тех встречала. И все это в присутствии жен.

Однажды Ада, которой не раз доставалось от такой Сониной простоты, решила отомстить глупой девушке. Вместе со своими приятелями она придумала для Сони кавалера, назвали его Николай. По легенде мужчина был без ума от Сони, но не мог с ней встречаться, поскольку был женат, а еще имел троих детей. Авторы затеи считали Соню настолько глупой, что даже адрес для Николая придумали. Это был дом отца Ады. Они знали, что Соне не хватит смелости туда пойти и разбить чью-либо семью.

Все это началось перед войной. Вымышленный Николай присылал Соне письма со стихами, полными любви и обожания. Та отвечала не менее пылкими письмами, она искреннее полюбила мужчину, которого никогда не видела. Она даже отправила ему свою брошку в виде голубка, которую всегда носила. Сначала эта переписка забавляла Аду и ее друзей, но со временем надоела, ведь "забава" растянулась на годы. К тому же началась война.

Ада и Соня были заблокированы в Ленинграде, они не успели выехать. Отец Ады умер, и она решила написать письмо Соне и положить конец отношениям, подробно рассказав, что Николай ненавидит Соню. Но та не получила письмо и продолжала верить в существование возлюбленного. Однажды Соня, собрав все свои скудные припасы, решила все же увидеть Николая.

По указанному адресу она нашла страшного умирающего человека. Наивная Соня и подумать не могла, что это не ее Николай. Девушка напоила, как она думала, мужчину томатным соком и отправилась за водой. Соня попала под бомбежку и не вернулась. Она так никогда и не узнала правду. Аде удалось спастись. Ведь это она лежала в доме своего отца и одновременно вымышленном доме Николая под грудой одеял и одежды. Умирая от голода, она думала, что за ней придет похоронная команда. А то приходила Соня.

Рассказ учит тому, что нельзя слепо верить всем и тому, что нельзя играться судьбой другого человека – это жестоко.

Картинка или рисунок Толстая - Соня

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

Краткое содержание Астафьев Васюткино озеро
Это рассказ о том, как мальчик Васютка неожиданно для самого себя заблудился в знакомом лесу. Погнался юный охотник за раненым глухарём и вдруг сбился с пути. Испугался, конечно, мальчик, ведь ему пришлось ночевать в холодном и страшном лесу
Краткое содержание Сутеев Палочка-выручалочка
Встретились на лесной дорожке Заяц и Ежик. До дому решили идти вместе, дорога длинная, а за беседой она короче покажется. Увлеклись звери разговором, не заметил Заяц палку, что лежала на пути и чуть не упала через нее
Краткое содержание Андреев Ангелочек
Саша – это мальчик, который ведет себя очень неуклюже, и даже зло. Он ведет себя по-хулигански, так, что все вокруг бояться его и просто не понимают. А у Сашки своя жизнь – весьма нелегкая, а потому он так и зол
Краткое содержание Мальчик в полосатой пижаме Джон Бойн
Повесть начинается с описания спокойной жизни девятилетнего ребенка Бруно, живущего в городе Берлине. Папа, служащий, офицер, носит на рукаве красного цвета повязку с черным крестом.
Краткое содержание Хоббит, или Туда и обратно Толкиена
К Бильбо приходит Гэндальф с гномами. Они берут Хоббита с собой в путешествие. Им нужно забрать сокровища у дракона Смауга.

Высылала в конвертах вагоны сухих цветов, и на один из Николаевых дней рождения послала ему, отцепив от своего ужасного жакета, свое единственное украшение: белого эмалевого голубка. «Соня, а где нее ваш голубок?» «Улетел», говорила она, обнажая костяные лошадиные зубы, и по глазам ее ничего нельзя было прочесть. Ада все собиралась умертвить, наконец, обременявшего ее Николая, но, получив голубка, слегка содрогнулась и отложила убийство до лучших времен. В письме, приложенном к голубку, Соня клялась непременно отдать за Николая свою жизнь или пойти за ним, если надо, на край света. Весь мыслимый урожай смеха был уже собран, проклятый Николай каторжным ядром путался под ногами, но бросить Соню одну, на дороге, без голубка, без возлюбленного, было бы бесчеловечно.

Нужны ли в наше время такие люди, как соня? (по рассказу т.толстой «соня»)

Влюбилась так, что только оттаскивай. Пришлось слегка сдержать ее пыл: Николай писал примерно одно письмо в месяц, притормаживая Соню с ее разбушевавшимся купидоном. Николай изощрялся в стихах: Валериану пришлось попотеть. Там были просто перлы, кто понимает, Николай сравнивал Соню с лилией, лианой и газелью, себя с соловьем и джейраном, причем одновременно.
Ада писала прозаический текст и осуществляла общее руководство, останавливая своих резвившихся приятелей, дававших советы Валериану: «Ты напиши ей, что она гну. В смысле антилопа. Моя божественная гну, я без тебя иду ко дну!» Нет, Ада была на высоте: трепетала Николаевой нежностью и разверзала глубины его одинокого мятущегося духа, настаивала на необходимости сохранять платоническую чистоту отношений и в то же время подпускала намек на разрушительную страсть, время для проявления коей еще почему-то не приспело.

Анализ рассказа т. толстой «соня»

Внимание

И все радовались: ну не прелесть ли?!» Соня все время находится в центре конфликта, с идеями и мыслями, которые идут вразрез с общественными (ее одежда, манера поведения: «А на свадьбе от Сониных тостов веяло вчерашней кутьей с гробовыми мармеладками»). При помощи овеществления автор показывает, что люди, окружающие Соню, «используют» её в своих целях, как нужную вещь, но при этом подсмеиваются над ней, считают, что она некрасива («голова как у лошади Пржевальского»), глупа («Соня была дура»), снашивает туфли набок и не умеет одеваться. Но у Сони обнаруживаются необыкновенно полезные для общества качества: хорошо готовит, на нее можно оставить детей и квартиру.

Но мы понимаем, что она – своего рода резонер из классической драмы. Соня раскрывает двуличие «милейших» людей, ее устами, словно устами младенца, «глаголет истина».

Аргументы из литературы по направлению «человек и общество»

Важно

Ада отвезла на саночках в братскую могилу своего папу, потом Льва Адольфовича, затопила печурку Диккенсом и негнущимися пальцами написала Соне прощальное Николаево письмо. Она писала, что все ложь, что она всех ненавидит, что Соня старая дура и лошадь, что ничего не было и что будьте вы все прокляты. Ни Аде, ни Николаю Дальше жить не хотелось. Она отперла двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти, и легла на диван, навалив на себя пальто папы и брата.

Неясно, что там было дальше. Во-первых, это мало кого интересовало, во-вторых, Ада Адольфовна не очень-то разговорчива, ну и, кроме того, как уже говорилось, время! Время все съело. Добавим к этому, что читать в чужой душе трудно: темно, и дано не всякому. Смутные домыслы, попытки догадок не больше. Вряд ли, я полагаю, Соня получила Николаеву могильную весть.

Анализ рассказа л. н. толстой «соня»

Нет, постойте, дайте нас; рассмотреть! Сидите, как сидели, и назовитесь по порядку! Но напрасны попытки ухватить воспоминания грубыми телесными руками, веселая смеющаяся фигура оборачивается большой, грубо раскрашенной тряпичной куклой, валится со стула, если не подоткнешь ее сбоку; на бессмысленном лбу потеки клея от мочального парика, н голубые стеклянные глазки соединены внутри пустого черепа железной дужкой со свинцовым шариком противовеса. Вот чертова перечница! А ведь притворялась живой и любимой! А смеющаяся компания порхнула прочь и, поправ тугие законы пространства и времени, щебечет себе вновь в каком-то недоступном закоулке мира, вовеки нетленная, нарядно бессмертная, и, может быть, покажется вновь на одном из поворотов пути в самый неподходящий момент и, конечно, без предупреждения. Ну раз вы такие живите как хотите.

Татьяна толстая. соня (рассказ)

А как она сама одевалась? Безобразно, друзья мои, безобразно! Что-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее! Ну вообразите себе: голова как у лошади Пржевальского (подметил Лев Адольфович), под челюстью огромный висячий бант блузки торчит из твердых створок костюма, и рукава всегда слишком длинные. Грудь впалая, ноги такие толстые будто от другого человеческого комплекта, и косолапые ступни. Обувь набок снашивала. Ну, грудь, ноги это не одежда…
Тоже одежда, милая моя, это тоже считается как одежда! При таких данных надо особенно соображать, что можно носить, чего нельзя!.. Брошка у нее была эмалевый голубок. Носила его на лацкане жакета, не расставалась. И когда переодевалась в другое платье тоже обязательно прицепляла этого голубка.
Соня хорошо готовила. Торты накручивала великолепные.

Урок + презентация «каждый выбирает по себе» (по рассказу т.толстой «соня»)

Едким и коварным представляет автор группу «людей искусства», сам зная о нем не понаслышке. И в итоге это самое общество бесконечными нападками и травлей заставляет Мастера уничтожить своё прекрасное творение и доводит его до сумасшедшего дома. Он - больше не часть этого скверного сборища, и всем его социумом становится возлюбленная Маргарита, а душа обретает вечный покой.

Любое общество непременно должно развиваться.
В комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума» демонстрирует закостенелое фамусовское общество - сборище высокородных людей, жалкое и невежественное. Гости Фамусова, как гиперболизированные западники, немеют от восторга, когда к ним заезжают французики из Бордо, парижские модистки и безродные иностранные проходимцы. Им противопоставлен Чацкий, обличающий их пагубное поклонение западному миру и непринятие собственного пути.

Но существенную роль в решении студента сыграло и общество, погрязшее в нищете и грехах. Самого Раскольникова душила паршивая нищета, и он, восприимчивый к чужим страданиям, пошёл на страшное преступление. Больше ничего не имеет смысла в обществе, где главной ценностью стали деньги, простые бумажки, и все давно забыли про высокую мораль.

Простая девушка Соня Мармеладова становится на путь проститутки, чтобы заработать денег для семьи. А её отец, не думая о родных, пропивает всё в провонявших гнилью человеческих душ кабаках, в то время как увесистые толстосумы упиваются своим богатством, заработанным на жизнях простых людей.

Аргумент человек и общество т толстая соня

Рассказ построен на антитезе, проявляющейся на разных уровнях: пространственном (небо – квартира), временном: время в рассказе организованно очень плотно и четко (жизнь до войны противопоставляется жизни военной). Даже внешность Сони противоречива: «Грудь впалая, ноги такие толстые - будто от другого человеческого комплекта»; тонкая натура, но одевается безвкусно: «огромный висячий бант блузки торчит из твердых створок костюма, и рукава всегда слишком длинные». Несоответствие облика и личностных качеств и Сони (непривлекательная внешне, Соня наделена добрым и покладистым характером), и героев из компании (привлекательные негодяи, способные на подлость), Соня противопоставляется всей компании.
С самых первых строк рассказа мы понимаем, что рассказ печален, серьезен и даже грустен: «Жил человек – и нет его.
Ой, умора!У Сони поклонники?!) И она предложила придумать для бедняжки загадочного воздыхателя, безумно влюбленного, но по каким-то причинам никак не могущего с ней встретиться лично. Отличная идея! Фантом был немедленно создан, наречен Николаем, обременен женой и тремя детьми, поселен для переписки в квартире Адиного отца тут раздались было голоса протеста: а если Соня узнает, если сунется по этому адресу? но аргумент был отвергнут как несостоятельный: во-первых, Соня дура, в том-то вся и штука; ну а во-вторых, должна же у нее быть совесть у Николая семья, неужели она ее возьмется разрушить? Вот, он же ей ясно пишет, Николай то есть, дорогая, ваш незабываемый облик навеки отпечатался в моем израненном сердце (не надо «израненном», а то она поймет буквально, что инвалид), но никогда, никогда нам не суждено быть рядом, так как долг перед детьми…

Жил человек – и нет его. Только имя осталось – Соня. «Помните, Соня говорила…» «Платье, похожее как у Сони…» «Сморкаешься, сморкаешься без конца, как Соня…» Потом умерли и те, кто так говорил, в голове остался только след голоса, бестелесного, как бы исходящего из черной пасти телефонной трубки. Или вдруг раскроется, словно в воздухе, светлой живой фотографией солнечная комната – смех вокруг накрытого стола, и будто гиацинты в стеклянной вазочке на скатерти, тоже изогнувшиеся в кудрявых розовых улыбках. Смотри скорей, пока не погасло! Кто это тут? Есть ли среди них гот, кто тебе нужен? Но светлая комната дрожит и меркнет, и уже просвечивают марлей спины сидящих, и со страшной скоростью, распадаясь, уносится вдаль их смех – догони-ка.

Нет, постойте, дайте вас рассмотреть! Сидите, как сидели, и назовитесь по порядку! Но напрасны попытки ухватить воспоминания грубыми телесными руками. Веселая смеющаяся фигура оборачивается большой, грубо раскрашенной тряпичной куклой, валится со стула, если не подоткнешь ее сбоку; на бессмысленном лбу – потеки клея от мочального парика, а голубые стеклянистые глазки соединены внутри пустого черепа железной дужкой со свинцовым шариком противовеса. Вот чертова перечница! А ведь притворялась живой и любимой! А смеющаяся компания порхнула прочь и, поправ тугие законы пространства и времени, щебечет себе вновь в каком-то недоступном закоулке мира, вовеки нетленная, нарядно бессмертная, и, может быть, покажется вновь на одном из поворотов пути – в самый неподходящий момент, и, конечно, без предупреждения.

Ну раз вы такие – живите как хотите. Гоняться за вами – все равно что ловить бабочек, размахивая лопатой. Но хотелось бы поподробнее узнать про Соню.

Ясно одно – Соня была дура. Это ее качество никто никогда не оспаривал, да теперь уж и некому. Приглашенная в первый раз на обед, – в далеком, желтоватой дымкой подернутом тридцатом году, – истуканом сидела в торце длинного накрахмаленного стола, перед конусом салфетки, свернутой как было принято – домиком. Стыло бульонное озерцо. Лежала праздная ложка. Достоинство всех английских королев, вместе взятых, заморозило Сонины лошадиные черты.

– А вы, Соня, – сказали ей (должно быть, добавили и отчество, но теперь оно уже безнадежно утрачено), – а вы, Соня, что же не кушаете?

– Перцу дожидаюсь, – строго отвечала она ледяной верхней губой.

Впрочем, по прошествии некоторого времени, когда уже выяснились и Сонина незаменимость на кухне в предпраздничной суете, и швейные достоинства, и ее готовность погулять с чужими детьми и даже посторожить их сон, если все шумной компанией отправляются на какое-нибудь неотложное увеселение, – по прошествии некоторого времени кристалл Сониной глупости засверкал иными гранями, восхитительными в своей непредсказуемости. Чуткий инструмент, Сонина душа улавливала, очевидно, тональность настроения общества, пригревшего ее вчера, но, зазевавшись, не успевала перестроиться на сегодня. Так, если на поминках Соня бодро вскрикивала: «Пей до дна!» – то ясно было, что в ней еще живы недавние именины, а на свадьбе от Сониных тостов веяло вчерашней кутьей с гробовыми мармеладками.

«Я вас видела в филармонии с какой-то красивой дамой: интересно, кто это?» – спрашивала Соня у растерянного мужа, перегнувшись через его помертвевшую жену. В такие моменты насмешник Лев Адольфович, вытянув губы трубочкой, высоко подняв лохматые брови, мотал головой, блестел мелкими очками: «Если человек мертв, то это надолго, если он глуп, то это навсегда!» Что же, так оно и есть, время только подтвердило его слова.

Сестра Льва Адольфовича, Ада, женщина острая, худая, по-змеиному элегантная, тоже попавшая однажды в неловкое положение из-за Сониного идиотизма, мечтала ее наказать. Ну, конечно, слегка – так, чтобы и самим посмеяться, и дурочке доставить небольшое развлечение. И они шептались в углу – Лев и Ада, – выдумывая что поостроумнее.

Стало быть, Соня шила… А как она сама одевалась? Безобразно, друзья мои, безобразно! Что-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее! Ну вообразите себе: голова как у лошади Пржевальского (подметил Лев Адольфович), под челюстью огромный висячий бант блузки торчит из твердых створок костюма, и рукава всегда слишком длинные. Грудь впалая, ноги такие толстые – будто от другого человеческого комплекта, и косолапые ступни. Обувь набок снашивала. Ну, грудь, ноги – это не одежда… Тоже одежда, милая моя, это тоже считается как одежда! При таких данных надо особенно соображать, что можно носить, чего нельзя!.. Брошка у нее была – эмалевый голубок. Носила его на лацкане жакета, не расставалась. И когда переодевалась в другое платье – тоже обязательно прицепляла этого голубка.

Соня хорошо готовила. Торты накручивала великолепные. Потом вот эту, знаете, требуху, почки, вымя, мозги – их так легко испортить, а у нее выходило – пальчики оближешь. Так что это всегда поручалось ей. Вкусно, и давало повод для шуток. Лев Адольфович, вытягивая губы, кричал через стол: «Сонечка, ваше вымя меня сегодня просто потрясает!» – и она радостно кивала в ответ. А Ада сладким голоском говорила: «А я вот в восторге от ваших бараньих мозгов!» – «Это телячьи», – не понимала Соня, улыбаясь. И все радовались: ну не прелесть ли?!

Она любила детей, это ясно, и можно было поехать в отпуск, хоть в Кисловодск, и оставить на нее детей и квартиру – поживите пока у нас, Соня, ладно? – и, вернувшись, найти все в отменном порядке: и пыль вытерта, и дети румяные, сытые, гуляли каждый день и даже ходили на экскурсию в музей, где Соня служила каким-то там научным хранителем, что ли; скучная жизнь у этих музейных хранителей, все они старые девы. Дети успевали привязаться к ней и огорчались, когда ее приходилось перебрасывать в другую семью. Но ведь нельзя же быть эгоистами и пользоваться Соней в одиночку: другим она тоже могла быть нужна. В общем, управлялись, устанавливали какую-то разумную очередь.

Ну что о ней еще можно сказать? Да это, пожалуй, и все! Кто сейчас помнит какие-то детали? Да за пятьдесят лет никого почти в живых не осталось, что вы! И столько было действительно интересных, по-настоящему содержательных людей, оставивших концертные записи, книги, монографии по искусству. Какие судьбы! О каждом можно говорить без конца. Тот же Лев Адольфович, негодяй в сущности, но умнейший человек и в чем-то миляга. Можно было бы порасспрашивать Аду Адольфовну, но ведь ей, кажется, под девяносто, и – сами понимаете… Какой-то там случай был с ней во время блокады. Кстати, связанный с Соней. Нет, я плохо помню. Какой-то стакан, какие-то письма, какая-то шутка.

Сколько было Соне лет? В сорок первом году – там ее следы обрываются – ей должно было исполниться сорок. Да, кажется, так. Дальше уже просто подсчитать, когда она родилась и все такое, но какое это может иметь значение, если неизвестно, кто были ее родители, какой она была в детстве, где жила, что делала и с кем дружила до того дня, когда вышла на свет из неопределенности и села дожидаться перцу в солнечной, нарядной столовой.

Впрочем, надо думать, что она была романтична и по-своему возвышенна. В конце концов, эти ее банты, и эмалевый голубок, и чужие, всегда сентиментальные стихи, не вовремя срывавшиеся с губ, как бы выплюнутые длинной верхней губой, приоткрывавшей длинные, костяного цвета зубы, и любовь к детям, – причем к любым, – все это характеризует ее вполне однозначно. Романтическое существо. Было ли у нее счастье? О да! Это – да! Уж что-что, а счастье у нее было.

И вот надо же – жизнь устраивает такие штуки! – счастьем этим она была обязана всецело этой змее Аде Адольфовне. (Жаль, что вы ее не знали в молодости. Интересная женщина.)

Они собрались большой компанией – Ада, Лев, еще Валериан, Сережа, кажется, и Котик, и кто-то еще, – и разработали уморительный план (поскольку идея была Адина, Лев называл его «адским планчиком»), отлично им удавшийся. Год шел что-нибудь такое тридцать третий. Ада была в своей лучшей форме, хотя уже и не девочка, – фигурка прелестная, лицо смуглое с темно-розовым румянцем, в теннис она первая, на байдарке первая, все ей смотрели в рот. Аде было даже неудобно, что у нее столько поклонников, а у Сони – ни одного. (Ой, умора! У Сони – поклонники?!) И она предложила придумать для бедняжки загадочного воздыхателя, безумно влюбленного, но по каким-то причинам никак не могущего с ней встретиться лично. Отличная идея! Фантом был немедленно создан, наречен Николаем, обременен женой и тремя детьми, поселен для переписки в квартире Адиного отца – тут раздались было голоса протеста: а если Соня узнает, если сунется по этому адресу? – но аргумент был отвергнут как несостоятельный: во-первых, Соня дура, в том-то вся и штука; ну а во-вторых, должна же у нее быть совесть – у Николая семья, неужели она ее возьмется разрушить? Вот, он же ей ясно пишет, – Николай то есть, – дорогая, ваш незабываемый облик навеки отпечатался в моем израненном сердце (не надо «израненном», а то она поймет буквально, что инвалид), но никогда, никогда нам не суждено быть рядом, так как долг перед детьми… ну и так далее, но чувство, – пишет далее Николай, – нет, лучше: истинное чувство – оно согреет его холодные члены («То есть как это, Адочка?» – «Не мешайте, дураки!») путеводной звездой и всякой там пышной розой. Такое вот письмо. Пусть он видел ее, допустим, в филармонии, любовался ее тонким профилем (тут Валериан просто свалился с дивана от хохота) и вот хочет, чтобы возникла такая возвышенная переписка. Он с трудом узнал ее адрес. Умоляет прислать фотографию. А почему он не может явиться на свидание, тут-то дети не помешают? А у него чувство долга. Но оно ему почему-то ничуть не мешает переписываться? Ну тогда пусть он парализован. До пояса. Отсюда и хладные члены. Слушайте, не дурите! Надо будет – парализуем его попозже. Ада брызгала на почтовую бумагу «Шипром», Котик извлек из детского гербария засушенную незабудку, розовую от старости, совал в конверт. Жить было весело!

Переписка была бурной с обеих сторон. Соня, дура, клюнула сразу. Влюбилась так, что только оттаскивай. Пришлось слегка сдержать ее пыл: Николай писал примерно одно письмо в месяц, притормаживая Соню с ее разбушевавшимся купидоном. Николай изощрялся в стихах: Валериану пришлось попотеть. Там были просто перлы, кто понимает, – Николай сравнивал Соню с лилеей, лианой и газелью, себя – с соловьем и джейраном, причем одновременно. Ада писала прозаический текст и осуществляла общее руководство, останавливая своих резвившихся приятелей, дававших советы Валериану: «Ты напиши ей, что она – гну. В смысле антилопа. Моя божественная гну, я без тебя иду ко дну!» Нет, Ада была на высоте: трепетала Николаевой нежностью и разверзала глубины его одинокого мятущегося духа, настаивала на необходимости сохранять платоническую чистоту отношений и в то же время подпускала намек на разрушительную страсть, время для проявления коей еще почему-то не приспело. Конечно, по вечерам Николай и Соня должны были в назначенный час поднять взоры к одной и той же звезде. Без этого уж никак. Если участники эпистолярного романа в эту минуту находились поблизости, они старались помешать Соне раздвинуть занавески и украдкой бросить взгляд в звездную высь, звали ее в коридор: «Соня, подите сюда на минутку… Соня, вот какое дело…», наслаждаясь ее смятением: заветный миг надвигался, а Николаев взор рисковал проболтаться попусту в окрестностях какого-нибудь там Сириуса или как его – в общем, смотреть надо было в сторону Пулкова.

Потом затея стала надоедать: сколько же можно, тем более что из томной Сони ровным счетом ничего нельзя было вытянуть, никаких секретов; в наперсницы к себе она никого не допускала и вообще делала вид, что ничего не происходит, – надо же, какая скрытная оказалась, а в письмах горела неугасимым пламенем высокого чувства, обещала Николаю вечную верность и сообщала о себе все-превсе: и что ей снится, и какая пичужка где-то там прощебетала. Высылала в конвертах вагоны сухих цветов, и на один из Николаевых дней рождения послала ему, отцепив от своего ужасного жакета, свое единственное украшение: белого эмалевого голубка. «Соня, а где же ваш голубок?» – «Улетел», – говорила она, обнажая костяные лошадиные зубы, и по глазам ее ничего нельзя было прочесть. Ада все собиралась умертвить, наконец, обременявшего ее Николая, но, получив голубка, слегка содрогнулась и отложила убийство до лучших времен. В письме, приложенном к голубку, Соня клялась непременно отдать за Николая свою жизнь или пойти за ним, если надо, на край света.

Весь мыслимый урожай смеха был уже собран, проклятый Николай каторжным ядром путался под ногами, но бросить Соню одну, на дороге, без голубка, без возлюбленного, было бы бесчеловечно. А годы шли; Валериан, Котик и, кажется, Сережа по разным причинам отпали от участия в игре, и Ада мужественно, угрюмо, одна несла свое эпистолярное бремя, с ненавистью выпекая, как автомат, ежемесячные горячие почтовые поцелуи. Она уже сама стала немного Николаем, и порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее смугло-розовом личике. И две женщины на двух концах Ленинграда, одна со злобой, другая с любовью, строчили друг другу письма о том, кого никогда не существовало.

Когда началась война, ни та ни другая не успели эвакуироваться. Ада копала рвы. думая о сыне, увезенном с детским садом. Было не до любви. Она съела все, что было можно, сварила кожаные туфли, пила горячий бульон из обоев – там все-таки было немного клейстера. Настал декабрь, кончилось все. Ада отвезла на саночках в братскую могилу своего папу, потом Льва Адольфовича, затопила печурку Диккенсом и негнущимися пальцами написала Соне прощальное Николаево письмо. Она писала, что все ложь, что она всех ненавидит, что Соня – старая дура и лошадь, что ничего не было и что будьте вы все прокляты. Ни Аде, ни Николаю дальше жить не хотелось. Она отперла двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти, и легла на диван, навалив на себя пальто папы и брата.

Вряд ли, я полагаю, Соня получила Николаеву могильную весть. Сквозь тот черный декабрь письма не проходили или же шли месяцами. Будем думать, что она, возведя полуслепые от голода глаза к вечерней звезде над разбитым Пулковом, в этот день не почувствовала магнетического взгляда своего возлюбленного и поняла, что час его пробил. Любящее сердце – уж говорите, что хотите, – чувствует такие вещи, его не обманешь. И, догадавшись, что пора, готовая испепелить себя ради спасения своего единственного, Соня взяла все, что у нее было – баночку довоенного томатного сока, сбереженного для такого вот смертного случая, – и побрела через весь Ленинград в квартиру умирающего Николая. Сока там было ровно на одну жизнь.

Николай лежал под горой пальто, в ушанке, с черным страшным лицом, с запекшимися губами, но гладко побритый. Соня опустилась на колени, прижалась глазами к его отекшей руке со сбитыми ногтями и немножко поплакала. Потом она напоила его соком с ложечки, подбросила книг в печку, благословила свою счастливую судьбу и ушла с ведром за водой, чтобы больше никогда не вернуться. Бомбили в тот день сильно.

Вот, собственно, и все, что можно сказать о Соне. – Жил человек – и нет его. Одно имя осталось.

… – Ада Адольфовна, отдайте мне Сонины письма!

Ада Адольфовна выезжает из спальни в столовую, поворачивая руками большие колеса инвалидного кресла. Сморщенное личико ее мелко трясется. Черное платье прикрывает до пят безжизненные ноги. Большая камея приколота у горла, на камее кто-то кого-то убивает: щиты, копья, враг изящно упал.

– Письма?

– Письма, письма, отдайте мне Сонины письма!

– Не слышу!

– Слово «отдайте» она всегда плохо слышит, – раздраженно шипит жена внука, косясь на камею.

– Не пора ли обедать? – шамкает Ада Адольфовна.

Какие большие темные буфеты, какое тяжелое столовое серебро в них, и вазы, и всякие запасы: чай, варенья, крупы, макароны. Из других комнат тоже виднеются буфеты, буфеты, гардеробы, шкафы – с бельем, с книгами, со всякими вещами. Где она хранит пачку Сониных писем, ветхий пакетик, перехваченный бечевкой, потрескивающий от сухих цветов, желтоватых и прозрачных, как стрекозиные крылья? Не помнит или не хочет говорить? Да и что толку – приставать к трясущейся парализованной старухе! Мало ли у нее самой было в жизни трудных дней? Скорее всего она бросила эту пачку в огонь, встав на распухшие колени в ту ледяную зиму, во вспыхивающем кругу минутного света, и, может быть, робко занявшись вначале, затем быстро чернея с углов, и, наконец, взвившись столбом гудящего пламени, письма согрели, хоть на краткий миг, ее скрюченные, окоченевшие пальцы. Пусть так. Вот только белого голубка, я думаю, она должна была оттуда вынуть. Ведь голубков огонь не берет.

«Каждый выбирает по себе…»

(Урок по рассказу Татьяны Толстой «Соня»)

Никифорова Татьяна Леонидовна , учитель русского языка

и литературы МБОУ «Карпогорская ВСОШ №51»

Цель урока:

познакомить учащихся с понятием «жестокая проза» на примере рассказа «Соня» Т. Толстой ;

Задачи урока:

проследить связь творчества Татьяны Толстой с литературой 19 века ;

развить умения и навыки анализа прозаического произведения: определение темы и идеи, особенностей изображения героев, изобразительно-выразительных средств языка произведения, сюжетно-композиционных особенностей текста, определение авторского отношения к изображаемому;

воздействовать на эмоциональное восприятие учащихся; воспитывать в внимательное отношение к близким людям, толерантность.

Оформление:

Портрет Т. Толстой.

«Толстая отнюдь не добрый волшебник, и сказки у неё с плохим концом. Мир страшен сам по себе. Жизнь изначально трагична уже потому, что подчиняется времени» (А.Генис).

«В её рассказах помещаются только маленькие люди – не Башмачкины, а Стойкие Оловянные солдатики» (П. Вайль).

«…маленький человек – это человек нормальный» (Т.Толстая).

«…вечная Сонечка, пока мир стоит…», « Это человек-то вошь?» (Ф.М.Достоевский «Преступление и наказание»).

Мультимедиа: презентация, кадры из спектакля «Соня» и художественного фильма «Дом на песке», музыкальное сопровождение – гр. «ЧайФ» («Соня любит Петю»)

Предварительная подготовка: чтение учащимися рассказа Т.Толстой “Соня”.

Тип урока: изучение нового материала

Форма урока: беседа

План урока:

Вступление (стих. «Каждый выбирает для себя», Ю.Левитанский)

Сообщение учащегося о жизни и творчестве Т.Толстой.

Анализ произведения:

А) Анализ образа Сони

Б) Анализ образа Ады

4. Заключение.

5. Домашнее задание.

Ход урока

1.Вступление: чтение учителем стихотворения Юрия Левитанского

Каждый выбирает для себя

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.
Выбираем тоже - как умеем.
Ни к кому претензий не имеем.
Каждый выбирает для себя!

Тема нравственного выбора всегда остро стояла в литературе. Современная литература тоже поднимает этот жизненно важный вопрос.

Последние 10 лет не умолкают дискуссии о современной женской прозе, активно заявившей о себе в 80-х годах. Появление на литературном горизонте таких ярких и разных писательниц, как Людмила Петрушевская, Татьяна Толстая, Людмила Улицкая, Виктория Токарева сделало актуальным вопрос о новом явлении «женская литература». Одной из основных тем современной женской прозы является тема семьи и тема любви. Но сегодня мы посмотрим, как уживаются вместе женская литература и направление, которое в литературе называется «жестокая проза» на примере рассказа «Соня» Татьяны Толстой. Но немного об авторе… (слайд №1)

2.Сообщение учащегося:

Татьяна Никитична Толстая (р.1951) – прозаик, эссеист, критик, во многом определившая литературное лицо 1990-х годов, единодушно признана одним их самых ярких авторов нового поколения. Внучка писателя Алексея Николаевича Толстого и переводчика Михаила Леонидовича Лозинского. После окончания средней школы и классического отделения филологического факультета Ленинградского университета долгое время работает в издательстве. С 1974 г. живет в Москве. Писать, по собственному признанию, начала случайно. (Слайд №2) Первый сборник рассказов “На золотом крыльце сидели…” появился в 1987 году, затем появились еще 3 сборника, рассказ “Соня” входит в книгу “Река Оккервиль”. В 2000 и 2002 году вышли книги “День” и “Ночь”, за роман “Кысь”, который создавался 14 лет, в 2001 году писательница получила премию “Триумф». С начала 90-х Татьяна Толстая подолгу живет в Америке, преподает в различных университетах историю и теорию литературы.

3.Анализ произведения: (слайд №3)

Итак, рассказ прочитан. В центре рассказа «Соня» - две женские судьбы. Место действия – Ленинград.Время действия – предвоенная пора, герои молоды, счастливы, полны надежд. Появление нового лица – Сони – вносит приятное разнообразие в их жизнь и обещает новое приключение. Но поговорим о Соне…Каждый из вас по-своему представил героиню. Как она выглядит?

А) Анализ образа Сони:

* Портрет (нелепая внешность, нелепая одежда)

* Возраст: ровесница века (“в 41году ей должно было исполниться 40”)

* Внутренний облик : «Ясно одно – Соня была дура». Четыре раза на протяжении рассказа утверждается, что Соня – дура. В чём же заключается Сонин идиотизм? Медленно перестраивается, может зазеваться, наивна до непредсказуемости, сентиментальные стихи не вовремя, безобразно одевается. А внутренние качества? “Любила детей”, “романтическое существо”, “должна же у нее быть совесть”, “любящее сердце”. И это “идиотизм”?

По-своему представили Соню режиссёр одноимённого спектакля и режиссёр художественного фильма «Дом на песке»

О спектакле:

Режиссёр рижского театра по-своему представил Соню. В аннотации к спектаклю было написано, что «это рассказ о женщине с «лошадиным лицом», но с большим сердцем. Героиня Т.Толстой объединяет в себе много противоречий: грубоватую внешность и утонченный внутренний мир, тяжелую жизнь и хрупкую дущу.» Вероятно, поэтому в ходе работы над спектаклем Алвис Херманис пришел к неординарному решению - доверить эту роль не одной из актрис, а актеру-мужчине.

Презентация (кадры из спектакля и фильма «Дом на песке» под песню группы «ЧайФ» «Соня любит Петю») (слайд №4)

В литературе XIX века появляются герои, похожие друг на друга. Это литературные «типы» («маленький» человек, «лишний» человек) или «двойники» (Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание», «двойники» Раскольникова).

Это герои одного периода или одного автора, но есть и «сквозные» персонажи, встречающиеся в произведениях писателей разных эпох, но имеющие сходство не только внутреннее и внешнее, но и похожие судьбы. Таковой является образ «вечной Сонечки», которую мы встречаем впервые в литературе XIX века. В каком произведении?

Что общего у героинь? (Бескорыстие, умение любить, готовность к самопожертвованию, неприспособленность к жизни, любовь к детям)

Каково значение имени «Соня»?

Имя «Софья» имеет древнегреческое происхождение и означает мудрость. Соня – нежная, добрая. В отношениях с незнакомыми людьми стеснительна и не отличается излишней доверчивостью, в то же время она способна проявить сочувствие к слабому и беззащитному существу и оказать посильную помощь человеку, попавшему в затруднительное положение.

Как окружающие позволяют шутить над Соней? Как вы относитесь к подобным “шуткам”? Прочитайте эпизод о разработке “адского планчика”. Почему не удалась в полной мере затея? О каких личных качествах Сони это говорит? Унижая другого человека, люди, в первую очередь, унижают себя, потому что демонстрируют низкие стороны своей души. Достойное поведение Сони, напротив, вызывает уважение и жалость читателя к человеку, не приспособленному к жизни в мире обмана и нечистоплотности.

Что в Соне есть кроме безобразной внешности?

Что было самым чудесным в её жизни? (эпистолярный роман с Николаем) Кто создал для неё это счастье? Вот об этом сейчас и поговорим…

Б) Анализ образа Ады (слайд №5)

Возраст: видимо, чуть моложе Сони,

в 33 году она “в своей лучшей форме ” – теннис, байдарки, поклонники, тут-то и придуман “адский планчик”,

в 41 она тоже в блокадном Ленинграде , сын эвакуирован с детским садом,

баночка томатного сока спасает ей жизнь,

в 90-е годы Ада Адольфовна – парализованная старуха под девяносто

Значение имени:Ада – с древнеевр. – нарядная, украшенная.

Какой мы видим Аду в начале рассказа? («Женщина острая, худая, по-змеиному элегантная». Термин «змеиная» означает умение укусить исподтишка.

Из-за чего она решает начать переписку Сони и Николая? (Мечтает отомстить)

Почему не хочет прервать их переписку? (Понимает, что это убьёт Соню)

Как живётся Аде во время войны

Символична брошка Ады. Как она выглядит?

За красивой внешностью Ады скрывается змеиная душа. Красота – явление преходящее.

Почему этот рассказ не об Аде? (слайд №6) Потому что самое большое чудо в своей жизни – спасительную баночку сока блокадным декабрем – она не заслужила. И не заслужила не потому, что когда-то в 33 году придумала в наказание Соне эпистолярную любовь, Николая, а потому, что зимой 41 отреклась от нее: написала Соне, что “все ложь, что она всех ненавидит, что Соня – старая дура и лошадь, что ничего не было и что будьте вы все прокляты”. И обвинять-то ее в этом тяжело – “было не до любви” в декабре 1941 года. Но вот Соне же было до любви…

Потому и рассказ о Соне (Так Гончаров пишет роман об Обломове, а не о Штольце. Литература защищает, оберегает того, у кого все отнимается в жизни. Так сказке милее всех Иванушка-дурачок. А наша Соня – четырежды будет сказано в тексте – “дура”.)

Ада обязана Соне жизнью. Но и Соня обязана Аде своим счастьем. Так все удивительно переплелось в этой жизни.

Чем была бы ее жизнь без романа в письмах – повседневность, обыденность, быт. Но Соня заслужила и другое.

И Толстая дарит Соне мечту, сказку. Вернее, Ада (“И вот надо же – жизнь устраивает такие штуки! – счастьем этим она была обязана всецело этой змее Аде Адольфовне”). В этой сказке все было, как и положено: королевич, королевна, живая вода. И уже непонятно, что в ее жизни вообще было настоящим, а что выдуманным. Однако, как справедливо заметил А.Генис, “Толстая отнюдь не добрый волшебник, и сказки у нее с плохим концом. Мир страшен сам по себе. Жизнь изначально трагична уже потому, что подчиняется времени”.

Одна из особенностей авторского повествования – несобственно-прямая речь. Авторское повествование звучит как диалог, причём автор здесь больше слушатель или журналист, берущий интервью, а высказаться получают право герои. Через речь персонажей “проглядывает” и их облик, и обстановка, в которой происходит беседа.

Г) Анализ художественных средств

*Толстая утверждает, что в любом её произведении есть фраза, которая является ключом к тексту и открывает суть произведения. («Голубков огонь не берёт») В чём смысл фразы? Брошь – предметная деталь – превратилась в символическую, она символизирует любовь, мысль о вечности и истинности любви. В пространстве и времени любовь, красота души, добро вечны. У Сони было единственное украшение – эмалевый голубок. Брошь для неё – это часть души.

Мотив времени - один из основных мотивов рассказа, как, собственно, почти всех рассказов Толстой. Именно в начале рассказа и в финале повторяется фраза: “Жил человек – и нет его”. Как же Толстая отвечает на вопрос, что остается после человека? Имя-мудрость, имя-память остается, жизнь другого человека остается, и еще должен был остаться белый эмалевый голубок, брошка Сони (“голубков огонь не берет”). Оказывается, все имело смысл. Финал рассказа звучит жизнеутверждающе.

По закону справедливости каждому воздаётся по его выбору, по его вере. Докажите это. (В конце рассказа Ада – 90-летняя парализованная старуха, она никому не нужна, никем не любима. Соня прожила свою жизнь счастливо, она осталась в памяти людей, спасла своего Николая от неминуемой гибели, ушла в небытие в самый счастливый момент своей жизни)

В символический образ превращается и еще одна деталь – баночка томатного сока, спасшая Николая-Аду. Самые главные мысли Толстая формулирует кратко, емко, афористично: “Сока там было ровно на одну жизнь”. Кому Соня отдала баночку сока? Узнала ли она Аду?

4) Заключение:

Это произведение современной литературы, которое поднимает важные нравственные проблемы, позволяет утвердительно ответить на вопрос о существовании сегодня настоящей литературы, думающей о человеке, “болеющей” за него. Рассказ “Соня” - это литература, которая вспомнила о своей гуманистической роли, обнаружила теснейшую связь с русской классической литературой

Вера человека в его мудрость и красоту души сближает писателей XIX и XX веков.
Образы «вечных Сонечек» прекрасны и правдивы. Они смиренны, кротки, но готовы испепелять себя ради любимых людей, поддерживая их в трудную минуту. Преодолевая немыслимые тяготы, они несут добро. Жертвенность не может быть напрасной. «Красота спасет мир», - сказал князь Мышкин, герой романа Достоевского «Идиот». «Красота души спасет мир!» - говорим мы

5) Домашнее задание(слайд №7)

Написать эссе «В чём заключается смысл человеческой жизни»

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Головина, Л. И. "Голубков огонь не берет": опыт прочтения рассказа Татьяны Толстой "Соня" / Л. И. Головина // Литература в школе. - 2008. - N 11. - С. 42-44

7. Холодяков И.В. "Другая проза" : поиски, обретения, потери // Лит. в шк. – 2002. – № 8. – С. 33-38 ; 2003. – № 1. – С. 36-40 ; № 8. – С. 29-33

Т.Толстая «Соня»

Жил человек -- и нет его. Только имя осталось -- Соня. "Помните, Соня

говорила..." "Платье похожее, как у Сони..." "Сморкаешься, сморкаешься без

конца, как Соня..." Потом умерли и те, кто так говорил, в голове остался

телефонной трубки. Или вдруг раскроется, словно в воздухе, светлой

фотографией солнечная комната -- смех вокруг накрытого стола, и будто

гиацинты в стеклянной вазочке на скатерти, тоже изогнувшиеся в кудрявых

розовых улыбках. Смотри скорей, пока не погасло! Кто это тут? Есть ли среди

них тот, кто тебе нужен? Но светлая комната дрожит и меркнет, и уже

просвечивают марлей спины сидящих, и со страшной скоростью, распадаясь,

уносится вдаль их смех -- догони-ка. Нет, постойте, дайте нас; рассмотреть!

Сидите, как сидели, и назовитесь по порядку! Но напрасны попытки ухватить

воспоминания грубыми телесными руками, веселая смеющаяся фигура

оборачивается большой, грубо раскрашенной тряпичной куклой, валится со

стула, если не подоткнешь ее сбоку; на бессмысленном лбу потеки клея от

мочального парика, н голубые стеклянные глазки соединены внутри пустого

черепа железной дужкой со свинцовым шариком противовеса. Вот чертова

перечница!

А ведь притворялась живой и любимой! А смеющаяся компания порхнула

прочь и, поправ тугие законы пространства и времени, щебечет себе вновь в

каком-то недоступном закоулке мира, вовеки нетленная, нарядно бессмертная,

и, может быть, покажется вновь на одном из поворотов пути -- в самый

неподходящий момент и, конечно, без предупреждения.

Ну раз вы такие -- живите как хотите. Гоняться за вами -- все равно что

ловить бабочек, размахивая лопатой. Но хотелось бы поподробнее узнать про

Соню.

Ясно одно -- Соня была дура. Это ее качество никто никогда не

оспаривал, да теперь уж и некому. Приглашенная в первый раз на обед -- в

далеком, желтоватой дымкой подернутом тридцатом году, -- истуканом сидела в

торце длинного накрахмаленного стола, перед конусом салфетки, свернутой, как

было принято -- домиком. Стыло бульонное озерцо. Лежала праздная ложка.

Достоинство всех английских королев, вместе взятых, заморозило Сонины

лошадиные черты.

А вы, Соня, -- сказали ей (должно быть, добавили и отчество, но

теперь оно уже безнадежно утрачено), -- а вы, Соня, что же не кушаете?

Перцу дожидаюсь, -- строго отвечала она ледяной верхней губой.

Впрочем, по прошествии некоторого времени, когда уже выяснились и

Сонина незаменимость на кухне в предпраздничной суете, и швейные

достоинства, и ее готовность погулять с чужими детьми и даже посторожить их

сон, если все шумной компанией отправляются на какое-нибудь неотложное

увеселение, -- по прошествии некоторого времени кристалл Сониной

глупости засверкал иными гранями, восхитительными в своей непредсказуемости.

Чуткий инструмент, Сонина душа улавливала, очевидно, тональность настроения

общества, пригревшего ее вчера, но, зазевавшись, не успевала перестроиться

на сегодня. Так, если на поминках Соня бодро вскрикивала: "Пей до дна!" --

то ясно было, что в ней еще живы недавние именины, а на свадьбе от Сониных

тостов веяло вчерашней кутьей с гробовыми мармеладками.

"Я вас видела в филармонии с какой-то красивой дамой: интересно, кто

это?" -- спрашивала Соня у растерянного мужа, перегнувшись через его

помертвевшую жену. В такие моменты насмешник Лев Адольфович, вытянув губы

трубочкой, высоко подняв лохматые брови, мотал головой, блестел мелкими

очками: "Если человек мертв, то это надолго, если он глуп, то это навсегда!"

Что же, так оно и есть, время только подтвердило его слова.

Сестра Льва Адольфовича, Ада, женщина острая, худая, по-змеиному

элегантная, тоже попавшая однажды в неловкое положение из-за Сониного

идиотизма, мечтала ее наказать. Ну, конечно, слегка -- так, чтобы и самим

посмеяться, и дурочке доставить небольшое развлечение. И они шептались в

углу -- Лев и Ада, -- выдумывая что поостроумнее.

Стало быть, Соня шила... А как она сама одевалась? Безобразно, друзья

мои, безобразно! Что-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее!

Ну вообразите себе: голова как у лошади Пржевальского (подметил Лев

Адольфович), под челюстью огромный висячий бант блузки торчит из твердых

створок костюма, и рукава всегда слишком длинные. Грудь впалая, ноги такие

толстые -- будто от другого человеческого комплекта, и косолапые ступни.

Обувь набок снашивала. Ну, грудь, ноги -- это не одежда... Тоже одежда,

милая моя, это тоже считается как одежда! При таких данных надо особенно

соображать, что можно носить, чего нельзя!.. Брошка у нее была -- эмалевый

голубок. Носила его на лацкане жакета, не расставалась. И когда

переодевалась в другое платье -- тоже обязательно прицепляла этого голубка.

Соня хорошо готовила. Торты накручивала великолепные. Потом вот эту,

знаете, требуху, почки, вымя, мозги -- их так легко испортить, а у нее

выходило -- пальчики оближешь. Так что это всегда поручалось ей. Вкусно, и

давало повод для шуток. Лев Адольфович, вытягивая губы, кричал через стол:

"Сонечка, ваше вымя меня сегодня просто потрясает!" -- и она радостно кивала

бараньих мозгов!" -- "Это телячьи", -- не понимала Соня, улыбаясь. И все

радовались: ну не прелесть ли?!

Она любила детей, это ясно, и можно было поехать в отпуск, хоть в

Кисловодск, и оставить на нее детей и квартиру -- поживите пока у нас, Соня,

ладно? -- и, вернувшись, найти все в отменном порядке: и пыль вытерта, и

дети румяные, сытые, гуляли каждый день и даже ходили на экскурсию в музей,

где Соня служила каким-то там научным хранителем, что ли; скучная жизнь у

этих музейных хранителей, все они старые девы. Дети успевали привязаться к

ней и огорчались, когда ее приходилось перебрасывать в другую семью. Но ведь

нельзя же быть эгоистами и пользоваться Соней в одиночку: другим она тоже

могла быть нужна. В общем, управлялись, устанавливали какую-то разумную

очередь.

Ну что о ней еще можно сказать? Да это, пожалуй, и все! Кто сейчас

помнит какие-то детали? Да за пятьдесят лет никого почти в живых не

осталось, что вы! И столько было действительно интересных, по-настоящему

содержательных людей, оставивших концертные записи, книги, монографии по

искусству. Какие судьбы! О каждом можно говорить без конца. Тот же Лев

Адольфович, негодяй в сущности, но умнейший человек и в чем-то миляга. Можно

было бы порасспрашивать Аду Адольфовну, но ведь ей, кажется, под девяносто,

и -- сами понимаете... Какой-то там случай был с ней во время блокады.

Кстати, связанный с Соней. Нет, я плохо помню. Какой-то стакан, какие-то

письма, какая-то шутка.

Сколько было Соне лет? В сорок первом году -- там ее следы обрываются

Ей должно было исполниться сорок. Да, кажется, так. Дальше уже просто

значение, если неизвестно, кто были ее родители, какой она была в детстве,

где жила, что делала и с кем дружила до того дня, когда вышла на свет из

неопределенности и села дожидаться перцу в солнечной, нарядной столовой.

Впрочем, надо думать, что она была романтична и по-своему возвышенна. В

конце концов, эти ее банты, и эмалевый голубок, и чужие, всегда

сентиментальные стихи, не вовремя срывавшиеся с губ, как бы выплюнутые

длинной верхней губой, приоткрывавшей длинные, костяного цвета зубы, и

любовь к детям -- причем к любым, -- все это характеризует ее вполне

однозначно. Романтическое существо. Было ли у нее счастье? О да! Это -- да!

уж что-что, а счастье у нее было.

И вот надо же -- жизнь устраивает такие штуки! -- счастьем этим она

была обязана всецело этой змее Аде Адольфовне. (Жаль, что вы ее не знали в

молодости. Интересная женщина.)

Они собрались большой компанией -- Ада, Лев, еще Валериан, Сережа,

кажется, и Котик, и кто-то еще -- и разработали уморительный план (поскольку

идея была Адина, Лев называл его "адским планчиком"), отлично им удавшийся.

Год шел что-нибудь такое тридцать третий. Ада была в своей лучшей форме,

хотя уже и не девочка, -- фигурка прелестная, лицо смуглое с темно-розовым

румянцем, в теннис она первая, на байдарке первая, все ей смотрели в рот.

Аде было даже неудобно, что у нее столько поклонников, а у Сони -- ни

одного. (Ой, умора! У Сони -- поклонники?!) И она предложила придумать для

бедняжки загадочного воздыхателя, безумно влюбленного, но по каким-то

причинам никак не могущего с ней встретиться лично. Отличная идея! Фантом

был немедленно создан, наречен Николаем, обременен женой и тремя детьми,

поселен для переписки в квартире Адиного отца -- тут раздались было голоса

протеста: а если Соня узнает, если сунется по этому адресу? -- но аргумент

был отвергнут как несостоятельный: во-первых, Соня

дура, в том-то вся и штука; ну а во-вторых, должна же у нее быть

совесть -- у Николая семья, неужели она ее возьмется разрушить? Вот, он же

ей ясно пишет, -- Николай то есть, -- дорогая, ваш незабываемый облик навеки

отпечатался в моем израненном сердце (не надо "израненном", а то она поймет

буквально, что инвалид), но никогда, никогда нам не суждено быть рядом, так

как долг перед детьми... ну и так далее, но чувство, -- пишет далее Николай,

Нет, лучше: истинное чувство -- оно согреет его холодные члены ("То есть

как это, Адочка?" -- "Не мешайте, дураки!") путеводной звездой и всякой там

пышной розой. Такое вот письмо. Пусть он видел ее, допустим, в филармонии,

любовался ее тонким профилем (тут Валериан просто свалился с дивана от

хохота) и вот хочет, чтобы возникла такая возвышенная переписка. Он с трудом

узнал ее адрес. Умоляет прислать фотографию. А почему он не может явиться на

свидание, тут-то дети не помешают? А у него чувство долга. Но оно ему

почему-то ничуть не мешает переписываться? Ну тогда пусть он парализован. До

пояса. Отсюда и хладные члены. Слушайте, не дурите! Надо будет -- парализуем

его попозже. Ада брызгала на почтовую бумагу "Шип-ром", Котик извлек из

детского гербария засушенную незабудку, розовую от старости, совал в

конверт. Жить было весело!

Переписка была бурной с обеих сторон. Соня, дура, клюнула сразу.

Влюбилась так, что только оттаскивай. Пришлось слегка сдержать ее пыл:

Николай писал примерно одно письмо в месяц, притормаживая Соню с ее

разбушевавшимся купидоном.

Николай изощрялся в стихах: Валериану пришлось попотеть. Там были

просто перлы, кто понимает, -- Николай сравнивал Соню с лилией, лианой и

газелью, себя -- с соловьем и джейраном, причем одновременно. Ада писала

прозаический текст и осуществляла общее руководство, останавливая своих

резвившихся приятелей, дававших советы Валериану: "Ты напиши ей, что она --

гну. В смысле антилопа. Моя божественная гну, я без тебя иду ко дну!" Нет,

Ада была на высоте: трепетала Николаевой нежностью и разверзала глубины его

одинокого мятущегося духа, настаивала на необходимости сохранять

платоническую чистоту отношений и в то же время подпускала намек на

разрушительную страсть, время для проявления коей еще почему-то не приспело.

Конечно, по вечерам Николай и Соня должны были в назначенный час поднять

взоры к одной и той же звезде. Без этого уж никак. Если участники

эпистолярного романа в эту минуту находились поблизости, они старались

помешать Соне раздвинуть занавески и украдкой бросить взгляд в звездную

высь, звали ее в коридор: "Соня, подите сюда на минутку... Соня, вот какое

дело...", наслаждаясь ее смятением: заветный миг надвигался, а Николаев взор

рисковал проболтаться попусту в окрестностях какого-нибудь там Сириуса или

как его -- в общем, смотреть надо было в сторону Пулкова.

Потом затея стала надоедать: сколько же можно, тем более что из томной

Сони ровным счетом ничего нельзя было вытянуть, никаких секретов; в

наперсницы к себе она никого не допускала и вообще делала вид, что ничего не

происходит, -- надо

же, какая скрытная оказалась, а в письмах горела неугасимым пламенем

высокого чувства, обещала Николаю вечную верность и сообщала о себе

все-превсе: и что ей снится, и какая пичужка где-то там прощебетала.

Высылала в конвертах вагоны сухих цветов, и на один из Николаевых дней

рождения послала ему, отцепив от своего ужасного жакета, свое единственное

украшение: белого эмалевого голубка. "Соня, а где нее ваш голубок?" --

"Улетел", -- говорила она, обнажая костяные лошадиные зубы, и по глазам ее

ничего нельзя было прочесть. Ада все собиралась умертвить, наконец,

обременявшего ее Николая, но, получив голубка, слегка содрогнулась и

отложила убийство до лучших времен. В письме, приложенном к голубку, Соня

клялась непременно отдать за Николая свою жизнь или пойти за ним, если надо,

на край света.

Весь мыслимый урожай смеха был уже собран, проклятый Николай каторжным

ядром путался под ногами, но бросить Соню одну, на дороге, без голубка, без

возлюбленного, было бы бесчеловечно. А годы шли; Валериан, Котик и, кажется,

Сережа по разным причинам отпали от участия в игре, и Ада мужественно,

угрюмо, одна несла свое эпистолярное бремя, с ненавистью выпекая, как

автомат, ежемесячные горячие почтовые поцелуи. Она уже сама стала немного

Николаем, и порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее

смугло-розовом личике. И две женщины на двух концах Ленинграда, одна со

злобой, другая с любовью, строчили друг другу письма о том, кого никогда не

существовало.

Когда началась война, ни та ни другая не успели эвакуироваться. Ада

копала рвы, думая о сыне, увезенном с детским садом. Было не до любви. Она

съела все, что было можно, сварила кожаные туфли, пила горячий бульон из

обоев -- там все-таки было немного клейстера. Настал декабрь, кончилось все.

Ада отвезла на саночках в братскую могилу своего папу, потом Льва

Адольфовича, затопила печурку Диккенсом и негнущимися пальцами написала Соне

прощальное Николаево письмо. Она писала, что все ложь, что она всех

ненавидит, что Соня -- старая дура и лошадь, что ничего не было и что будьте

вы все прокляты. Ни Аде, ни Николаю Дальше жить не хотелось. Она отперла

двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти,

и легла на диван, навалив на себя пальто папы и брата.

во-вторых, Ада Адольфовна не очень-то разговорчива, ну и, кроме того, как

уже говорилось, время! Время все съело. Добавим к этому, что читать в чужой

душе трудно: темно, и дано не всякому. Смутные домыслы, попытки догадок --

не больше.

Вряд ли, я полагаю, Соня получила Николаеву могильную весть. Сквозь тот

черный декабрь письма не проходили или же шли месяцами. Будем думать, что

она, возведя полуслепые от голода глаза к вечерней звезде над разбитым

Пулковом, в этот день не почувствовала магнетического взгляда своего

возлюбленного и поняла, что час его пробил. Любящее сердце -- уж говорите,

что хотите -- чувствует такие вещи, его не обманешь. И, догадавшись,

что пора, готовая испепелить себя ради спасения своего

единственного, Соня взяла все, что у нее было - баночку довоенного томатного

сока, сбереженного для такого вот смертного случая, -- и побрела через

весь Ленинград в квартиру умирающего Николая. Сока там было ровно на

одну жизнь.

Николай лежал под горой пальто, в ушанке, с черным страшным лицом, с

запекшимися губами, но гладко побритый. Соня опустилась на

колени, прижалась глазами к его отекшей руке со сбитыми ногтями и немножко

поплакала. Потом она напоила его соком с ложечки, подбросила

книг в печку благословила свою счастливую судьбу и ушла с ведром

за водой, чтобы больше никогда не вернуться- бомбили в тот день

сильно.

Вот, собственно, и все, что можно сказать о Соне. Жил человек -- и нет

его. Одно имя осталось.

Ада Адольфовна, отдайте мне Сонины письма.

Ада Адольфовна выезжает из спальни в столовую, поворачивая руками

большие колеса инвалидного кресла. Сморщенное личико ее мелко трясется.

Черное платье прикрывает до пят безжизненные ноги. Большая камея приколота у

горла. На камее кто-то кого-то убивает: щиты, копья, враг

изящно упал.

Письма?

Письма, письма, отдайте мне Сонины письма

Не слышу!

Слово "отдайте" она всегда плохо слышит раздраженно шипит жена внука,

косясь на камею.

Не пора ли обедать? -- шамкает Ада Адольфовна.

Какие большие темные буфеты, какое тяжелое столовое серебро в них, и

вазы, и всякие запасы: чай, варенья, крупы, макароны. Из других комнат тоже

виднеются буфеты, буфеты, гардеробы, шкафы -- с бельем, с книгами, со

всякими вещами. Где она хранит пачку Сониных писем, ветхий пакетик,

перехваченный бечевкой, потрескивающий от сухих цветов, желтоватых и

прозрачных, как стрекозиные крылья? Не помнит или не хочет говорить? Да и

что толку -- приставать к трясущейся парализованной старухе! Мало ли у нее

самой было в жизни трудных дней? Скорее всего она бросила эту пачку в огонь,

встав на распухшие колени в ту ледяную зиму, во вспыхивающем кругу минутного

света, и, может быть, робко занявшись вначале, затем быстро чернея с углов,

и, наконец, взвившись столбом гудящего пламени, письма согрели, хоть на

краткий | миг, ее скрюченные, окоченевшие пальцы. Пусть так. Вот только

белого голубка, я думаю, она должна была оттуда вынуть. Ведь голубков огонь

не берет.

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

Н. П. Беневоленская

РАССКАЗ ТАТЬЯНЫ ТОЛСТОЙ «СОНЯ»:

ИЛЛЮЗИЯ НРАВООПИСАТЕЛЬНОГО КОНТРАСТА

Как известно, постмодернизм, в системе координат которого мир воспринимается как текст, как бесконечная игра и перекодировка знаков, предполагает прежде всего принципиальный отказ от попыток постулирования некоей универсальной и рационально постижимой истины. Постмодернизм отождествляет такое постулирование с опасностями утопизма и тоталитаризма. Всякая иерархия ценностей снимается, отрицается во имя сосуществования разных культурных моделей и канонов, самоценных, самодостаточных и несводимых друг к другу.

Соответственно, уже само по себе наличие в анализируемом тексте какой бы то ни было четкой и жесткой позитивной программы (не говоря уже о попытках навязать ее читателю) принципиально несовместимо с сущностью постмодерна. Автор, проповедующий какие-либо ценности и идеалы, может сколько угодно именовать себя постмодернистом, но на самом деле к постмодерну отношения не имеет.

Конечно, вышесказанное нуждается в существенной оговорке, которая принципиально важна для понимания художественной философии постмодерна. Да, истинный постмодернист отвергает иерархическое миропонимание и не станет внедрять в читательское сознание какие-либо доктрины, претендующие на универсальность и истинность, не будет никому навязывать собственные идеалы. Однако постмодернистское мироощущение вовсе не может быть сведено к индифферентности, и в тексте, как правило, присутствуют элементы такого рода «внедрения» и «навязывания» - только оно носит особый характер. Автор-постмодернист вправе развернуть любую проповедь, если потом, в рамках того же текста, она будет полностью дезавуирована. Всякое pro постмодернист должен нейтрализовать соответствующим contra.

И в этой связи обращает на себя внимание то, какую важную роль в системе координат постмодернизма как оригинальной культурной формации и психоидеологическом образовании играет принцип оксюморона. Постмодерную логику в целом можно определить как оксюморонную. Свойственное постмодернистским текстам отсутствие как позитивных концепций, так и обличительного начала нельзя объяснять каким-то особым равнодушием, безразличием их авторов к окружающей жизни. Даже поверхностное знакомство с этими текстами убеждает: постмодерн - мир сильных эмоций и больших страстей. Постмодернист, как правило, не скупится на позитивные и негативные оценки изображаемого. Парадокс, однако, состоит в том, что один и тот же объект подвергается и апологии, и развенчанию одновременно. Постмодерный текст чаще все© Н. П. Беневоленская, 2009

го имеет своей основой оксюморон - развенчивающую апологию (или апологетическое развенчание). Утверждение здесь не противоречит отрицанию, разрушение способствует созиданию, белое означает то же, что и черное, смерть тождественна жизни. Разумеется, речь идет не о намеренной игре по определенным правилам, не о технике письма, которой может овладеть каждый, а об органичном мировосприятии.

Во всех серьезных и авторитетных научных исследованиях и вузовских учебных пособиях, посвященных современному литературному процессу, Татьяна Толстая неизменно фигурирует в ряду писателей-постмодернистов, в связи с чем сплошь и рядом возникают противоречия и неувязки, ибо повторение тезиса о постмодернистичности Толстой не мешает критикам трактовать ее произведения в духе воспитательного морализма. В этом плане вне конкуренции оказался рассказ «Соня», в котором, по мнению большинства интерпретаторов, безусловно доминирует стихия однозначно определенных и завершенных авторских оценок и суждений. Если верить критикам, в «Соне» нет и намека на какую-либо постмодернистскую амбивалентность.

Основу сюжета составляет история о том, как главная героиня, Соня, наивное, чистое и романтичное существо, стала жертвой розыгрыша, задуманного и осуществленного злобной и безжалостной Адой Адольфовной. Ада и ее ближайшие приятели ради развлечения начинают писать Соне письма с признаниями в любви от имени несуществующего Николая. Страсть этого мифического воздыхателя может быть реализована исключительно в переписке, поскольку он, по замыслу мистификаторов, обременен женой и тремя детьми. Соня без малейших колебаний отвечает Николаю взаимностью, а вскоре клянется виртуальному возлюбленному, что отдаст за него свою жизнь. Переписка продолжается десять лет, развязка же наступает страшной блокадной зимой 1941 г., когда Соня спасает умирающую от голода, лежащую без сознания Аду, которую принимает за Николая, баночкой довоенного томатного сока, а сама вскоре погибает.

Текст рассказа действительно поражает нравоописательной ясностью и предельной однозначностью основных характеристик. В особенности это касается «по-змеиному элегантной»1 Ады Адольфовны и ее окружения. Инфернальные коннотации имени и отчества героини-интриганки отмечены практически всеми интерпретаторами, да и ее брат, Лев Адольфович (кстати, недвусмысленно и прямо, без всяких экивоков, названный в тексте «негодяем»2) характеризует план сестры как «адский планчик»3. План, разработанный и реализованный Адой при непосредственном участии брата и приятелей, и впрямь отличается откровенным, ничем не прикрытым цинизмом.

Сама же Ада, неслучайно названная «змеей»4, предстает как расчетливая эгоистка, благополучная и во всем преуспевающая хищница, привыкшая манипулировать людьми: «в теннис она первая, на байдарке первая, все ей смотрели в рот»5. Окружающая героиню негативная аура становится особенно очевидной в финале, когда Ада Адольфовна предстает перед читателем девяностолетней старухой. Безусловно, знаково-символическим, ярко характеризующим агрессивность и жестокость, под знаком которых прошла вся долгая жизнь Ады, является изображение на дорогой камее, которой украшено ее горло: «на камее кто-то кого-то убивает: щиты, копья, враг изящно упал»6. Вся обстановка огромной, забитой до отказа продуктами и вещами квартиры, в которой живет Ада Адольфовна, свидетельствует о материальном благополучии, к которому героиня, по-видимому, всегда и стремилась в первую очередь: «Какие большие темные буфеты, какое тяжелое столовое серебро в них, и вазы, и всякие запасы: чай, варенье, крупы, макароны. Из других комнат тоже виднеются буфеты, гардеробы, шкафы - с бельем, с книгами, со всякими вещами»7. Престарелая Ада демонстративно

игнорирует просьбу рассказчицы отдать Сонины письма, после чего следует раздраженное разъяснение родственницы: «Слово “отдайте” она всегда плохо слышит»8. Да, именно так: эта «отъявленная эгоистка» всю жизнь стремилась только брать, ничего не отдавая взамен.

Итак, казалось бы, все предельно ясно: перед нами образ, однозначная негативность которого не вызывает ни малейших сомнений.

Однако на самом деле это не совсем так. Сомнения у внимательного читателя рассказа невольно возникают и связаны они с военным, а точнее блокадным, периодом жизни столь отталкивающей героини; именно этот период стал кульминацией и одновременно развязкой в долгой истории парадоксальной дружбы-вражды Ады и Сони.

Всей логикой повествования читатель подготовлен к тому, что и в годы войны циничная и расчетливая эгоистка Ада Адольфовна сумеет с привычной змеиной ловкостью окружить себя благополучием и комфортом где-нибудь в глубоком и безопасном тылу. Хорошо известно, что такие люди, используя связи и деньги, вовремя, еще до того как сомкнулось кольцо блокады, покинули обреченный Ленинград. Впрочем, даже и в блокадных условиях хищники, вроде Ады, отнюдь не бедствовали, но наслаждались изобилием продовольственных и прочих благ. Более того, многие из них сумели успешно обогатиться на народном горе.

Именно на подобный поворот сюжета и настраивает читателя весь, казалось бы, недвусмысленный ход рассказа. Тем неожиданнее оказывается лаконичное описание того, как на самом деле сложилась жизнь героини осенью и зимой 1941 г.: «Ада копала рвы, думая о сыне, увезенном с детским садом <... > Она съела все, что было можно, сварила кожаные туфли, пила горячий бульон из обоев - там было все-таки немного клейстера. Настал декабрь, кончилось все. Ада отвезла на саночках в братскую могилу своего папу, потом Льва Адольфовича, затопила печурку Диккенсом <. . . > Ни Аде, ни Николаю дальше жить не хотелось. Она отперла двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти, и легла на диван, навалив на себя пальто папы и брата»9.

Все, что мы знаем из обширной исторической и мемуарной литературы, посвященной блокадной поре, позволяет уверенно утверждать: расчетливые благополучные циники, обладающие обширными номенклатурными связями хищники (а именно таким человеком, на первый взгляд, и предстает в рассказе Ада Адольфовна) под разными предлогами (например, покупая или доставая поддельные медицинские справки) уклонялись и от военной службы, и от любых общественных работ. Между тем Ада копает танковые рвы, непрерывно думая при этом не о себе любимой, что было бы естественно для законченной эгоистки, но о сыне. И далее героиня демонстрирует отнюдь не прагматизм и меркантильность, не эгоистическую жалкую истеричность, но силу духа и мужество. Ада не спекулирует на рынках, не строит свое благополучие на чужой беде, как можно было бы от нее ожидать, но, подобно сотням тысяч ленинградцев, варит бульон из обоев и обуви. Когда отец героини и ее брат умерли, она, полуживая от голода, отвезла их на санях в братскую могилу, не прибегая к услугам похоронной команды. Исчерпав все человеческие силы и возможности, героиня принимает решение умереть и ведет себя в этой ситуации все так же мужественно и благородно.

Конечно, можно попросту проигнорировать блокадный этап жизни героини (а он, несомненно, является важнейшим элементом сюжета), как поступили многие интерпретаторы, но в таком случае о сколько-нибудь объективном анализе рассказа не может быть и речи. Очевидно, необходимо признать, что ощущение морализаторской прямолинейности, которое возникает при первом знакомстве с текстом, обманчиво и ил-

люзорно; на самом деле противостояние Сони и Ады носит гораздо более сложный и противоречивый характер, чем кажется на первый взгляд.

И в этой связи обращает на себя внимание зачин «Сони», где рассказчик (точнее, разумеется, рассказчица) рассуждает о невозможности сколько-нибудь адекватного литературного отображения реальной действительности, в особенности если речь идет о давно прошедших временах: стремление «ухватить» лица и обстоятельства и перенести на бумагу неизбежно приводит к их деформации, в частности, к превращению живых людей в тряпичных кукол: «Но напрасны попытки ухватить воспоминания грубыми телесными руками. Веселая смеющаяся фигура оборачивается большой, грубо раскрашенной тряпичной куклой, валится со стула, если не подоткнешь ее сбоку; на бессмысленном лбу - потеки клея от мочального парика, а голубые стеклянистые глазки соединены внутри пустого черепа с железной дужкой со свинцовым шариком противовеса. Вот чертова перечница! А ведь притворялась живой и любимой!»10. Рассказчица признает ограниченность своих творческих возможностей, вследствие чего многосложные натуры живых людей попросту ускользают от ее несовершенного изобразительного инструментария, подменяясь упрощенными схемами: «Ну раз вы такие - живите как хотите. Гоняться за вами - все равно что ловить бабочек, размахивая лопатой»11.

Сразу после этих любопытных рассуждений и начинается рассказ о Соне и Аде, образы которых кажутся столь прямолинейно-однозначными. Напрашивается резонное предположение, что роль зачина как раз и заключается в том, чтобы настроить читателя на скептический лад по отношению к любым характеристикам и оценкам, претендующим на окончательность и непреложность, ибо эмпирическая реальность живой человеческой личности всегда ускользает от безапелляционных определений, как бабочка ускользает от незадачливого ловца, вооруженного не сачком, а лопатой.

Вообще же, фигура рассказчицы и используемая ею повествовательная манера заслуживают самого пристального внимания. Перед нами нарратор, который буквально выставляет напоказ свою «ненадежность», постоянно признаваясь в крайне недостаточной информированности, причина которой - прискорбное отсутствие свидетелей и очевидцев давних событий, а также и дефекты собственной памяти. Вот одно из многочисленных сетований такого рода: «Ну что о ней еще можно сказать? Да это, пожалуй, и все! Кто сейчас помнит какие-то детали? Да за пятьдесят лет никого почти в живых не осталось, что вы! <... > Какой-то там случай был с ней во время блокады. Кстати, связанный с Соней. Нет, я плохо помню. Какой-то там стакан, какие-то письма, какая-то шутка»12. Нарратор нисколько не скрывает, что строит свой рассказ на основе туманных слухов, подменяя невосстановимые факты собственными домыслами и фантазиями: «Неясно, что там было дальше. Во-первых, это мало кого интересовало, <... > ну и, кроме того, как уже говорилось, время! Время все съело. Добавим к этому, что читать в чужой душе трудно: темно и дано не всякому. Смутные домыслы, попытки догадок - не больше»13.

Нарратор имитирует простодушие, демонстрирует готовность некритически воспринимать и ретранслировать чужие мнения и оценки, однако едва ли не все озвучиваемые им оценочные характеристики, якобы наивно-простодушные, на самом деле лукавы и окутаны тонкими нитями иронии. К тому же на разные лады повторяется в рассказе мысль о принципиальной ущербности и неаутентичности любой дескрипции: «напрасны попытки ухватить воспоминания грубыми телесными руками»; «читать в чужой душе

трудно: темно» и т. д. В таком контексте все претендующие на истинность суждения

начинают восприниматься как неокончательные или попросту ложные.

Основная, следующая непосредственно за зачином, часть произведения неслучайно начинается с оценочной характеристики, которая являет собой пример демонстративной безапелляционной однозначности: «Ясно одно - Соня была дура. Это ее качество никто никогда не оспаривал, да теперь уже и некому»15. Нет ни малейших сомнений в том, что данная характеристика главной героини, как будто претендующая на истинность, от истины бесконечно далека. Текст строится таким образом, что постепенно эта однозначная оценка оказывается полностью дезавуированной: читатель проникается уважением и любовью к самоотверженной идеалистке Соне, понимая, что она не более глупа, чем Дон Кихот или князь Мышкин. Развенчание «дуры» оборачивается апологией, но, впрочем, апологией специфической, разумеется, постмодерной: амбивалентная аура рассказа препятствует монологически-однозначному восприятию чего бы то ни было.

Однако разве не тот же самый принцип постепенного дезавуирования первоначальной, однозначно-прямолинейной, оценочной характеристики использован Толстой и при создании образа Ады Адольфовны? С самого начала настораживает явно избыточное количество деталей и подробностей, дискредитирующих эту героиню в глазах читателя, вплоть до того что инфернальные коннотации ее имени заботливо продублированы еще и в отчестве. Перед нами какое-то чудовище порока, злобная фурия. Обращает на себя внимание явное отсутствие сколько-нибудь серьезных причин для циничной мистификации: возникает впечатление, что изощренные издевательства над одинокой и безответной Соней обусловлены исключительно садистскими наклонностями Ады, ее иррациональным демонизмом. Автор рассказа как будто бы использовал для образа Ады Адольфовны одну только черную краску, подменив (очевидно, в воспитательноморализаторских целях) живого человека раскрашенной тряпичной куклой.

Внимательное и непредвзятое чтение текста помогает понять, что связанные с образом Ады авторские целевые установки бесконечно далеки от банального морализаторства. Как и в случае с настойчиво подчеркиваемой Сониной «глупостью», Адина «инфернальность» оказывается типичным проявлением редукционизма, подмены живой и бесконечно сложной человеческой личности убогой схемой.

Эпистолярная мистификация первоначально была задумана как занимательная игра, но постепенно все участники акции, вволю натешившись, потеряли к розыгрышу всякий интерес. Письма продолжает писать одна Ада, причем делает это она без прежнего агрессивно-насмешливого куража. Начатая для развлечения акция давно уже тяготит ее, но героиня упорно продолжает переписку. Почему? Обратимся к тексту: «Весь мыслимый урожай смеха был уже собран, проклятый Николай каторжным ядром путался под ногами, но бросить Соню одну, на дороге, без голубка, без возлюбленного, было бы бесчеловечно. А годы шли; Валериан, Котик и, кажется, Сережа по разным причинам отпали от участия в игре, и Ада мужественно, угрюмо, одна несла свое эпистолярное бремя, с ненавистью выпекая, как автомат, ежемесячные горячие почтовые поцелуи. Она уже сама стала немного Николаем, и порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее смугло-розовом личике. И две женщины на двух концах Ленинграда, одна со злобой, другая с любовью, строчили друг другу письма о том, кого никогда не существовало»16.

Можно ли утверждать, что перед нами по-прежнему интриганка, стремящаяся развлечься, повеселить приятелей и причинить боль несчастной романтичной дурнушке? Разумеется, нет. Очевидно, что Ада невольно стала заложницей ситуации. Она не может прекратить опостылевшую переписку, потому что бросить бедную Соню без возлюбленного «было бы бесчеловечно». Именно так главным регулятором поведения

циничной интриганки оказывается ни что иное как человечность, ибо отнять у Сони прекрасную мечту значило бы разбить вдребезги всю ее жизнь. Возможно, что настойчиво выставляемая напоказ, а потому всем известная (и никем не подвергаемая сомнению) «инфернальность» Ады Адольфовны - не более чем маска, под которой героиня прячет от окружающих свои подлинные глубинные свойства. Не исключено, что и злится она при этом не столько на Соню, сколько на саму себя. До конца объяснить поведение Ады только моральными соображениями и чувством долга вряд ли возможно. Чтобы по-настоящему органично войти в роль мифического Сониного воздыхателя и ощутить себя чувствительно-сентиментальным Николаем, необходимо было изначально обладать какими-то свойствами, присущими этому виртуальному персонажу. Неслучайно между двумя участницами переписки в конце концов возникла мощная духовно-психологическая связь, которую почувствовала не только Соня, но и Ада.

Так или иначе, но центральная коллизия произведения, связанная с парадоксальными взаимоотношениями Сони и Ады, никак не укладывается в узкие рамки нравоописательного контраста. В одном из отступлений рассказчица заявляет, что своим счастьем Соня всецело обязана Аде: «Было ли у нее счастье? О да! Это - да! Уж что-что, а счастье у нее было.

И вот надо же - жизнь устраивает такие штуки! - счастьем этим она обязана всецело этой змее Аде Адольфовне»17. При всей парадоксальности, эта мысль по-своему справедлива.

Соня - «романтическое существо»18, апологет и рыцарь прекрасной мечты. Основу рассказа составляет инвариантная для творчества Толстой ситуация конфликта между мечтой и действительностью. Что же отличает Соню от других многочисленных персонажей-мечтателей из произведений Татьяны Толстой? Во всех толстовских текстах герои, отвергающие пошлую реальность ради сладких грез, непременно испытывают горькое и болезненное разочарование и в результате, оросив слезами обломки своих мечтаний, принимают действительность такой, какая она есть. Соня - единственная героиня Толстой, которая сохранила верность мечте, не изменила ей, не разочаровалась, она уходит из жизни, жертвуя собой ради виртуального призрака, никогда не существовавшего мифического возлюбленного. Да, можно согласиться с тем, что у нее действительно было счастье. Ко всему прочему, самопожертвование ради призрака оказалось вовсе не бессмысленным - пытаясь спасти виртуального Николая, Соня сохранила жизнь реальной Аде.

Разумеется, перед нами яркий образец именно постмодернистской культуры, ничего общего не имеющей с традиционным морализаторским монологизмом. Создавая, в рамках игры с читателем, иллюзию нравоописательного контраста, Толстая сохраняет верность принципам полифонии и диалога.

1 Толстая Т. Женский день: Сборник рассказов. М., 2006. С. 85.

2 Там же. С. 86.

3 Там же. С. 87.

6 Там же. С. 92.

9 Там же. С. 90-91.

10 Там же. С. 83-84.

11 Там же. С. 84.

12 Там же. С. 86-87.

13 Там же. С. 91.

14 Надо отметить, что некоторые рецензенты с самого начала почувствовали, что нравоописательная ясность рассказа обманчива. Так, например, Ю. Рытхэу в послесловии к публикации «Сони» весьма проницательно отметил, что автор прячет свое подлинное лицо за различными нарративными масками: «Автор играет с нами, шутит и прячется, примеряя то одну маску, то другую. С начала до самого конца нам неясно, куда он клонит, что хочет рассказать, о чем собственно идет повествование» (Рытхэу Ю. Послесловие к публикации рассказа «Соня» // Аврора. 1984. № 10. С. 84).

15 Толстая Т. Женский день. С. 84.

16 Там же. С. 90.

Возможно, будет полезно почитать: